Черный граф - Страница 23

– Господи, ну почему всё так?! Еще недавно мы были вместе, и ничего не предвещало беды! У нас все было общим – лошадь, шпага, кошелек. А сегодня? Что сегодня?! Нас осталось только трое! Трое на целом свете…я, вы и Некруассон!

Опустив голову, Жиль, в отличие от неистовствующего товарища, негромко и монотонно, произнес:

– Де Самойля убили, вот теперь и Луи, а в мире ничего не изменилось, так же поют птицы, так же течет река, как будто они и не жили. Вот так и все мы, тихо и незаметно уйдем в небытие, а жизнь будет идти своим чередом, будто бы ничего не случилось.

Кладбищенская тишь, птичий гомон в листве, суетливые муравьи на свежее вскопанной земле, всё, что напоминало о времени идущим своим чередом, будто этим монотонным ходом обостряя боль от невосполнимой утраты близкого человека, раздражало де База, и он, доведенный до отчаяния, закричал.

– Какая глупая, нелепая смерть! Кто, кто стоит за этим?! Кому это нужно?! Де Самойль погиб в бою, и это славно! А Луи за что?!

Осознание безысходности от потери того, кто ещё недавно был рядом, а теперь существовал лишь в мире воспоминаний, лишило Гийома сил и эмоций. Он с безразличием, обреченно уставился в одну точку, прошептав:

– Мне кажется, Жиль, над нами нависло проклятие.

– Всё гораздо проще Гийом, чья-то невидимая и могущественная рука, направляет смертоносную сталь в наши сердца.

Нелепое зрелище, молодые люди на кладбище, когда вся сущность говорит о предстоящей нескончаемой жизни, а мысли о смерти. И лишь химера, существующая где-то далеко, в чьей-то чужой, не соприкасающейся с ними жизни, будто, что-то расплывчатое, неясное, маячащее вдалеке. И, кажется, сколько бы ты ни шел, этот костлявый призрак, маячащий за туманами далекого будущего, превращающий плоть в тлен, будет вечно удаляться, как ускользает линия горизонта, которую невозможно достичь, а значит и смерть не про нас.

– Ты знаешь, Гийом, я много размышлял о случившемся. И вследствие рассуждений, понял лишь одно: мне не столь важна причина гибели моих друзей, важно, что я испытываю, теряя каждого из них, что остается мне? А остается лишь скорбь, сжимающая душу, безграничная и бездонная пустота. Мне беспредельно горько, горько и страшно…и очень, очень одиноко.

Друзья, опустив головы, молча, сидели на пустынном кладбище, слушая тишину, разбавившую столь мрачные мысли, кои время от времени проникают в человеческие души, глядя на могилу близкого человека.

1 Во Франции «мэн-гош» (фр. main-gauche – левая рука) назывался кинжал, дага, для левой руки. Так же назывался стиль сражения с оружием в обеих руках.

ГЛАВА 9 (103) «Гаспар»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Бледный, осунувшийся от голода, измученный столь внезапно нахлынувшими несчастиями, едва живой Гаспар, брел по улице Сен-Андре к воротам Бюсси. Он был не то, чтобы в дурном расположении духа, нет, это состояние, как и растерянность, и испуг, остались в прошлом. В данный момент он пребывал в эдакой прострации, вызванной собственным бессилием. Невозможность понять, а значит объяснить, что же всё таки произошло, обернувшись для молодого крестьянского парня апатией, тащившей, в прошлом, слугу виконта де Сигиньяка в беспроглядную гробовую мглу, чему он, откровенно говоря, и не противился. Гаспар окончательно потерял голову с момента погребения господина де Ро, чья гибель спутала все его мысли, тяжелым грузом осев на дне бесхитростной, чистой, словно слеза, души. С этих самых пор, он впал в состояние всеохватывающего безразличия, страшась лишь встречи со своим прежним хозяином и господином де База, перед которыми испытывал невообразимую вину, необъяснимую, но, по его разумению: уж точно, не позволявшую ему, гнусному Гаспару Туле, оставаться среди живых. Вот с того-то самого дня, когда он, подглядывая из-за кустов, проводил в последний путь господина шевалье де Ро, Гаспар бесцельно скитался по городу, ночевал, где придется, питался, чем подадут. Его платье совсем обветшало, практически утратив пригодность, волосы сбились в колтуны, а руки и лицо сделались землистого цвета. Но главное…главное, это то, что он утратил веру и надежду.

И вот бредя по улице Сен-Андре, он остановился на месте пересечения с улицей Августинцев, где жил его хозяин. Потускневшие, как у большинства бездомных, глаза ожили, и взгляд полный кротости и раскаяния устремился в арку, за которой скрывался фасад знакомого дома. Ах, как хотелось бедняге, чтобы все вернулось на прежние места. Чтобы был жив месье де Ро, а господин де Сигиньяк и шевалье де База не держали на него зла, вкладывая в его мозолистую ладонь, когда денье, когда лиар, а когда и несколько су. При этих мыслях Гаспар сморщился и закрыл глаза, будто желал, раскрыв их, увидеть беззаботное и сытое прошлое, так внезапно растаявшее в течение нескольких жутких дней. Вытерев рукавом слезы, он заковылял к городским воротам. Сгорбившись, опустив голову, он брел, не разбирая дороги, надеясь найти хоть мелкую монету, которую возможно былобы обратить в ломоть хлеба. Преисполненный горести он доплелся до Сен-Жерменской ярмарки, кода услышал гомон теснившейся у двери толпы. Подняв глаза, Гаспар увидел табличку трактира «Гнездо кукушки», и ноги сами понесли его в, ещё недавнем прошлом, любимое заведение. Оказавшись под сводами шумного и людного кабачка, он столкнулся нос к носу с тетушкой Совар, окликнувшей бедолагу.

– О-о-о! Кого я вижу! Гаспар, бродяга, где тебя носило?! Где Тибо, Крюк?!

Гость уныло поглядел на трактирщицу.

– Да что с тобой, голубчик?! Уж не прячешься ли ты от кого?

Гаспар пожал плечами.

– Ну, да ладно, не грусти, мамаша Совар знает толк в подобных передрягах. Проходи.