Черный граф - Страница 16

Все изложенное выше, мы надеемся, поможет вам разобраться в действиях, устремлениях и предпочтениях, тех высочайших особ, с которыми мы познакомились в этой главе, и которые встретятся в дальнейшем. И вот, наконец, выбравшись из дебрей постных исторических фактов, мы предлагаем вернуться к разговору, состоявшемуся меж герцогом Оливаресом, братом Густаво и доном Уртадесом, напоследок лишь пояснив, что иезуиты, в лице францисканского монаха, зная о непрекращающейся борьбе за право распространять влияние на короля Филиппа, меж Первым министром и Великим инквизитором Боканегро, примкнули к Оливаресу, вступив в противостояние со Священным Трибуналом.

Впившись неистовым взором в чело графа, словно тарантул, брат Густаво, промолвил:

– Наш орден, смею вас заверить, располагает услугами человека, который способен, и не сомневайтесь, сделает всё возможное, чтобы избавить Старый Свет от строптивого кардинала.

Уртадес, проницательно оглядев иезуита, с подозренирем произнес:

– Но ведь Ришелье князь католической церкви,…а стало быть, ваши усилия, будут направлены на то, чтобы уничтожить кардинала, избранного Папой! К тому же разве физическая расправа не противоречит устоям церкви?

Густаво улыбнулся, улыбкой ангела.

– Во-первых, с позволения Святого Рима, нашему ордену дозволено самостоятельно, принимать подобные решения, руководствуясь лишь целесообразностью, в выборе союзников, жертв и средств. А во-вторых, вам не о чем беспокоиться сын мой, мы исправляем порочность средств, чистотою веры.

– В таком случае, хотелось бы лишь услышать имя этого человека?

– Его имя, так угодно Творцу, скрыто от глаз и ушей непосвященных, не входящих в узкий круг ордена. А его прозвище, слишком известно, чтобы его произносить вслух.

Отравленная улыбка, исказила тонкие губы иезуита.

– Черный граф?

Словно выстрел прозвучало имя, вырвавшееся из уст дона Карлоса. Брат Густаво, будто не услышав вопроса, перевел равнодушный взгляд на Оливареса, дав понять графу, что более не желает обсуждать подобную тему. Уловив настроение монаха, герцог благосклонно принял его желание, обратившись к Уртадесу.

– Что ж, любезный граф, новости, которые вы привезли из-за Пиреней, заставляют нас изменить планы, отказавшись от безотлагательных военных действий.

Сие утверждение во второй раз, за время разговора, сумело потревожить непроницаемость дона Карлоса, не удержавшегося от возгласа.

– Но неужели домыслы этого французского вельможи, даже если они выражают мнение принца Конде, могут повлиять на планы великой Испании?!

– То, о чем вы рассказали, не является основой для принятия решения о невозможности, на сей момент, войны с Францией. Это лишь ещё одно суждение, брошенное на чашу весов моих рассуждений. Чашу, склоняющуюся к нецелесообразности вторжения в границы французского королевства.

– Да, но ещё вчера, вы ратовали за войну, убеждая Его Величество о необходимости нападения?!

– Ах, граф, плох тот советник, который нашептывая королю «единственно правильное» решение, не имеет в запасе, как минимум ещё одного, противоположного, выверенного продуманного и столь же бескомпромиссного мнения.

Уже через четверть часа, позволив дону Уртадесу удалиться, Оливарес и брат Густаво, вошли в зал, где под уверения председателя Священного Трибунала, Его Величество, Филипп IV, безрадостно, вертя в руках наколотую на десертную вилку клубнику, разглядывал, висящее на стене полотно великого Веласкеса, «Изгнание морисков». При виде вошедших, молодой король оживился, будто полководец, узревший на поле боя долгожданного противника, в то время как Боканегоро, стоявший спиной к дверям, не унимался, пронизывая полумрак возгласами.

– …процессы в Талавере, Бадахосе и Альбасете, принесли в казну тысячи дублонов! Я настаиваю, все, кто вступает в союз с дьяволом, подлежат пытке, казни огнём и конфискации имущества! Я не позволю этим вероотступникам, этим горе реформаторам, посягнуть на борьбу с ересью!

Заметив перемены на лице монарха, Боканегро обернулся, устремив пылающий взор на вновь прибывших. При виде «огнедышащего» инквизитора, лицо Оливареса сделалось непроницаемым, а взгляд иезуита ядовитый и молниеносный словно шип, выпущенный из духовой трубки, вонзившийся в налившиеся кровью глаза падре Антонио. Выдержав паузу, Оливарес промолвил:

– Я сожалею, святой отец, что прервал вашу проповедь о добром и вечном…

В это мгновение на одной из башен дворца пробило час пополудни. Герцог поднял голову, будто прислушиваясь к набату.

– …но нам на сей час, Его Величеством назначена аудиенция.

Боканегро догадался, что последние его слова, прозвучавшие в форме упрека по большей части относящегося в адрес сеньора Оливареса, были услышаны министром, что заставило доминиканца впасть в некоторую растерянность. Но уже через мгновенье, взвесив серьезность ситуации, председатель Священного Трибунала, придя в себя, решил идти напролом. Это был тот случай, когда упреки, зачастую в виде намеков, произнесенные по большей части в кулуарах, за спиной, всплыли наверх, сделав невозможным отходной маневр, что заставило могущественного инквизитора, безоглядно ринуться на противника. Все домыслы и слухи о неприязни противоборствующих сторон, впрочем, не питавших иллюзий в отношении друг друга, были враз отметены, столкнув лютых врагов лицом к лицу.

Бесшумной походкой, святой отец, обогнул громоздкий стол, и встал за спиной короля, заняв позицию взыскательного соглядатая, давая понять, что по его разумению слова герцога призывали именно к этому. Гневный взор министра обжег ненавистного священника, после чего вопрошающе переполз на короля. Беспечный Филипп, с любопытством следил за разгорающимися страстями. Его, чуть выпяченная вперед, как у большинства Габсбургов, нижняя челюсть, пребывала в беспрестанном движении, способствуя пережевыванию благоухающих плодов: свежей клубники, крупной желтой черешни и сладкого белого винограда. Складывалось впечатление будто острота ситуации, если не вызвала то обострила монарший аппетит. Обнаружив полное равнодушие со стороны короля, что развязывало руки падре Антонио, раздраженный граф-герцог начал свою речь: